нуу... кому что.
мне больше голенькие нравятся.
но штоб в часах обязательно был!  |
События развивались стремительно. Уже после четвертой рюмки Капа сидела на коленях Фигурина, а он, шаря рукой у нее под юбкой, читал, раскачиваясь, стихи любимого поэта:
Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым…
– Будешь! – жадно и жарко дышала Капа.
– Разденься! – приказал он, дрожа от нетерпения.
– Как? – Она удивилась. – Совсем?
– Совсем! – сказал он и убежал почему-то за шкаф.
Потрясенная, она торопливо раздевалась посреди комнаты. «Интеллигент», – думала, кидая подвязки на стул. Насколько выгодно отличался майор от покойного капитана Миляги, от этой грязной свиньи, которую теперь Капа вспоминала с отвращением. Ведь это грубое животное никогда даже не поинтересовалось ее телесной красотой. Ведь этот дикарь валил ее на диван, не давая снять даже сапог.
Капа разделась и в ожидании стояла посреди кабинета, чувствуя, как покрывается от холода или от страсти гусиной кожей. Стало даже как-то неловко. А майор все еще пыхтел за перегородкой. Слышно было, как что-то треснуло, и со звоном покатилась по полу латунная пуговица.
И вдруг с ликующим воплем:
– А вот и я! – майор, словно кенгуру, вылетел в высоком прыжке из-за шкафа.
– Ах! – в ужасе вскрикнула Капа и закрыла лицо руками.
Майор был совершенно гол и без всяких знаков различия, но на нем поверх дряблого и в меру волосатого тела сверкали лаком перекрещивающиеся ремни портупеи, и желтая кобура с торчащей из нее рукоятью нагана хлопала майора по белой ляжке.
– Что это? – ослабшим голосом спросила Капа, отрывая от лица одну руку.
– Это? – смутился и покраснел Федот Федотович. – Это… – Он хотел объяснить.
– Нет-нет, – сказала Капа поспешно. – Я про ремни.
– И я про ремни, – еще пуще смешался майор. – Я всегда… я никогда… и нигде… без оружия… – задыхался он, толкая ее к дивану.
А потом была буря, перед которой бессильно даже перо Мопассана. Скрипели диван и ремни портупеи. И плыл потолок, и качалась люстра, и рушились стены, и сквозь грохот обвала слышался отчаянный визг:
– А-а-а-а-а-а!
Капа только потом догадалась, что это визжала она сама.
Вдруг все стихло, и невидимая труба тонко проиграла отбой.(ц)