|
― Александр Григорьевич, здравствуйте. У нас ЧП!
― А ё маё, што там ужэ магло случыцца? Апяць рускіе выпендрываюцца?
― Наоборот, Александр Григорьевич.
― Наабарот? Эта как?
― Александр Григорьевич, помните совместеное белорусско-российское граффити на стене дома в Минске? Там ещё наш мальчик и русская девочка, улыбаются друг другу.
― Эта то страшненькае? Помню, пачэму жэ. Такое фіг забудзеш. І што с німі стала? Перасталі улыбацца? Я тожэ, еслі чэсна, ужэ перастаў.
― Нет, Александр Григорьевич. Там кто-то им колючую проволоку дорисовал в венок и букет.
― Калючую провалаку?
― Да, Александр Григорьевич, колючую проволоку.
― І што, ані сейчас адзін аднаму улыбаюцца, а в руках і на галаве калючая провалака?
― Совершенно верно, Александр Григорьевич.
― Так ешчо ж луччэ стала чэм была. Прама как в жызні. Калючая провалка і улыбкі. Улыбкі і калючая провалака. Так і астаўце.
― Но Алексан...
― А будут званіць рускіе,с кажыце, што эта пастмадэрнізм.
― Что, Александр Григорьевич?
― Пастмадэрнізм. Я сам не знаю, што эта азначает. Думаю, ані тожэ.
― Хорошо.
― А будут выдзелывацца, спрасі, што у ніх с авіаносцам случылась, пачэму дыміт. Паінцерэсуйся, не нужна лі помашч.
― Хорошо, Александр Григорьевич.
― Усё, давай.
― До свидания.
― Пака.
|