Где хорошо было искать Бога
Рассказывает прот. Владимир Попов
Один из признаков печального времени то, что молодежь не знает и не хочет знать о том, что произошло в 1930-50-е годы. Это одно из самых болезненных явлений нашего времени. Потому что происходит провал в памяти, а это приводит к тому, что будущее поколение еще более лишено корней, чем мы, воспитанники Сталина и Хрущева. И конечно, такие выставки крайне нужны для того, чтобы человек смог прикоснуться к нашему общему прошлому и представить весь ужас того времени, когда главным был страх. Человек ложился спать со страхом и вставал со страхом.
Помню, когда я был секретарем у владыки Иоанна (Разумова), к нему как-то приехали из КГБ. Он очень испугался и просил передать «нежданным гостям», что уехал в Печоры. Я поразился этому детскому страху. Впоследствии он рассказал мне, что был келейником у будущего патриарха Сергия (Страгородского), и они каждую ночь в 1937-39 годах ждали ареста. У митр. Сергия на этот случай была небольшая связка с рубахой, кальсонами и сухарями. В такой же обстановке жили многие-многие люди. Ушла эпоха и все забылось, а этого забывать нельзя.
В 1960-е годы, когда я был студентом, основным чувством все равно был страх. Постоянно надо было опасаться, что в деканат настучат, а потом дальше настучат. И это было повседневно. Многие от этого внутренне ломались. Сейчас есть люди, которые не понимают этого, но надо, чтобы мы почувствовали, от чего освободились. И если это будет забыто, то все было напрасно. Если мученики - это семя христианства, то оно тогда семя, когда есть память об этом. Если памяти не будет, то все бесполезно. И церковь сейчас стоит перед очень важной проблемой - реанимировать память.
Когда я поступал в университет, мой воспитатель Тауров, пришедший после XX съезда к взглядам, подобным эсеровским, дал мне задание - организовать антисоветскую группу. Я пытался это делать, но меня тут же «закладывали». На втором курсе я как-то сказал на семинаре, что книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» - это не философия, а хулиганство. И, конечно, после этого я загремел отовсюду. Меня сразу исключили из университета, в «Комсомольской правде» была статья, что есть такие демагоги, которые Бог весть что говорят на Владимира Ильича, а потом меня посадили в сумасшедший дом. И там я должен был лечиться от паранойи, потому что нормальный человек такие вещи сказать не может. И я действительно лечился. Мне было тогда лет 19-20, я был увлеченным читателем Шопенгауэра и Ницше. Сумасшедший дом вылечил меня от представления, что всё дается разумом. Я понял, что должно быть вне разума какое-то важное содержание, на которое можно опираться, т.е. иными словами, должен быть Бог.
Прот. Константин Шаховской. Фото из лагерного дела
Бога было хорошо искать в сумасшедшем доме. Рядом со мной сидели баптисты. Мне дали Евангелие, и я начал читать. Я был бесконечно далек от церкви и от веры. Я был полностью советский человек. Но что-то во мне уже сдвинулось с мертвой точки.
Ко мне относились хорошо. Врачи (видимо, под давлением) поставили мне диагноз «шизофрения». Лечили сурово, делали сильные инъекции инсулина до припадков, а потом из мертвых воскрешали. Через три месяца я понял, что если меня так будут лечить не месяц, а полгода, а может быть, и год, то тогда точно можно стать сумасшедшим. И тогда я взял книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», ходил по коридору и делал вид, что я читаю. А потом написал заявление, что после лечения я почувствовал себя лучше. И опять Господь помог - меня тотчас же освободили. И врач Березин дал хорошую характеристику, и теперь мне было разрешено поступать в университет.
Я стал ходить в церковь. И как раз в это время появилась огромная статья в «Красном знамени», где некий дьякон описывал разврат и пьянство священников. Мама мне сказала: «Вот, почитай, ты стал ходить в церковь, посмотри, как попы живут». А последняя колонка статьи была посвящена отцу Константину Шаховскому, там говорилось, что он вообще враг советской власти. И я решил, что непременно с ним познакомлюсь. Я пришел к нему и сказал: «Я тоже антисоветчик». Хорошо, что он не выгнал меня взашей... Но тут вмешалась его матушка, моя будущая теща. Она ко мне с удивительной симпатией отнеслась и как-то уговорила о. Константина, чтобы он меня принял. Возникла беседа, и мы друг к другу почувствовали доверие. И потом я стал помаленечку ходить к ним и общаться. Это был человек высокой культуры, а главное, у него было что-то, что отличало его от всех нас. Его манеры, его внешний вид, его поведение, и, конечно, беседы разительно отличали его от всех, кого я когда-либо видел. Бывало, мы сидели до трёх часов ночи. Мы с друзьями приходили к нему, и он рассказывал о своей лагерной жизни, о будущем страны, о том, как вырваться из коммунистического плена. Это были незабываемые времена.
Все-таки по-настоящему истина передается через общение. Ее невозможно вычитать, невозможно как-нибудь постичь. Она передается из поколения в поколение. И я с ужасом смотрю, как уходит поколение отцов, тех, кто отсидел в лагерях.
http://gazetakifa.ru/content/view/4313/38/
