Раз уж про реанимацию...., можно простереться дальше ея?:)


Интересную книгу читаю о том с чем мы все сталкивались, сталкиваемся и столкнемся...


«Религия мертвых» проникла в богослужебные чинопоследования и гимнографию в византийский период. В ранней Церкви не было никакого интереса к «загробной жизни». Уверенность первых христианских общин в полной победе над смертью выражалась в прошениях древней молитвы: «Сам, Господи, упокой души скончавшихся рабов Твоих в месте света, блаженства, мира, где нет никаких мук, скорбей и душевных страданий». Однако через несколько столетий в заупокойное богослужение пришло традиционное для нехристианского мира переживание смерти как трагедии....Собравшиеся в храме вокруг гроба не понимают и не стремятся понять заупокойное богослужение. Для большинства из них достаточно ритуала. Он должен быть совершен правильно, без особых сокращений, и тогда все в порядке. Это все равно что отправить душу усопшего к реке Стикс и передать навлон Харону, который перевозит душу в царство мертвых.
"Поистине то, что поражает человека, изучающего раннехристианское богослужение, а особенно – раннехристианские похороны, – это отсутствие какого бы то ни было интереса или какой бы то ни было озабоченности по отношению как к физической или биологической смерти, так и (и это еще более удивительно и значительно) к «посмертному существованию», состоянию «усопшего» между смертью и конечным воскресением, тому состоянию, которое позднее богословы назовут «переходным» и которое на Западе выльется в доктрину чистилища. Что же касается Востока, то там это состояние станет предметом некоего «парабогословия», о котором серьезные богословы и сегодня не знают, что сказать: то ли к этому следует отнестись серьезно, то ли считать народным благочестием, если не просто суеверием.
Но в ранней Церкви мы не видим ничего подобного!
Отсюда – Евангелие, Благая Весть: Иисус Христос уничтожил смерть, поправ ее собственной смертью. В Нем смерти нет, но Он принял ее добровольно, и это принятие – результат Его полного послушания Отцу, Его любви к творению и к человеку. Под маской смерти Сама Божественная Любовь спускается в шеол, преодолевая разъединение и одиночество. Смерть Христа, рассеивающая мрак преисподней, – это божественный и лучезарный акт любви, и в Его смерти, таким образом, отвергается духовная реальность смерти. И наконец, Евангелие утверждает, что с воскресением Иисуса Христа новая жизнь – жизнь, в которой нет места смерти, дается тем, кто верит в Него, кто соединен с Ним – соединен через крещение, которое есть их собственное погружение в «бессмертную смерть» Христа, их участие в Его воскресении; через помазание (sic) Духом Святым, подателем и содержанием этой новой христоподобной жизни; через Евхаристию, которая есть их участие в Его славном вознесении на Небеса и вкушение трапезы в Его Царствии Его бессмертной жизни. Таким образом, смерти больше нет, «поглощена смерть победою» [ср. 1Кор 15:54].
Смерть – уже не разлука, ибо перестала быть разлукой с Богом и, следовательно, с жизнью. И ничто не выражает уверенность в этой радикальной перемене лучше, чем надписи на христианских могилах, подобные вот такой, сохранившейся на могиле молодой девушки: «Она жива!» Древняя Церковь живет в тихой и радостной уверенности, что усопшие во Христе, еп Christô, – живы, или пребывают, цитируя еще одну раннюю формулировку похоронного обряда, «идеже присещает свет лица Божия»". Для ранних христиан всеобщее воскресение – именно всеобщее, это – космическое событие, исполнение всего в конце времен, исполнение во Христе. И этого славного исполнения ожидают не только усопшие; его ожидают и живые, и вообще все творение Божие. В этом смысле, по словам апостола Павла, мы (я имею в виду и живых, и умерших) все мертвы – не только те, кто покинул эту жизнь, но и все те, кто умер в воде Крещения и вкусил Христово воскресение в воскресении Крещения. Мы все умерли, говорит апостол Павел, и наша жизнь – не только жизнь усопших, но и жизнь живых, – «сокрыта со Христом в Боге» [Кол 3:3]. И я еще раз повторю (потому мы так привыкли уже к этим словам, что воспринимаем их как некую музыку, не думая о ее смысле): жизнь сокрыта со Христом, а Христос – жив, смерть не имеет над Ним власти [ср. Рим 6:9]. Так, живые или мертвые, в этом ли мире, чей образ проходит [ср. 1Кор 7:31], [...], или покинув его, мы все живы во Христе, ибо мы соединены с Ним и в Нем имеем свою жизнь".

Такова христианская революция по отношению к смерти. И если мы не поймем этот поистине революционный, поистине радикальный характер христианства – революционный в отношении религии, всего, что человек относил к таинственной реальности смерти, если мы этого не поймем, то мы не сможем понять и истинный смысл обращения Церкви с умершими.
https://azbyka.ru/otechnik/Aleksandr...a-kultura/#0_1

Во! Про ширмы-то я и забыл... Спасибо, что напомнили, они там были точно...

Но мы знаем и мы верим (или по крайней мере, мы, как христиане, должны знать и верить), что Бог создал нас, призвал нас «из тьмы в чудный Свой свет», как говорит апостол Петр [1Пет 2:9], не ради «существования после смерти» (пусть даже вечного) или, говоря по-иному, не ради «вечного существования в смерти», но ради общения с Ним, познания Его, которое одно есть жизнь, и жизнь вечная.

Когда человек, предпочтя себя Богу, отвернулся от Бога и умер (ибо без Бога жизни нет), когда (другими словами) он превратил всю свою жизнь в разлуку, тление и одиночество, Бог Сам в лице Человека Иисуса Христа сошел в царство смерти, разрушил его «и сущим во гробех живот даровал». Именно эту жизнь, точнее, Бога – подателя жизни, а не смерти – прославляем мы в наших похоронных обрядах, в нашей «литургии смерти», истинное значение которой скрыто сегодня даже от тех, кто ее совершает (ибо таков наш интерес – можно почти сказать: наша нездоровая любовь – к «старой смерти»). Смысл истинно христианского похоронного богослужения в том, что оно вечно претворяет «надгробное рыдание в песнь “Аллилуиа!”» (Последование Панихиды: «...надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа») – песнь тех, кто, за пределами этой жизни, за пределами смерти, лицезреют Бога, и только Его одного: чья душа «истомилась, желая во дворы Господни», чьи сердце и плоть «восторгаются к Богу живому» [см. Пс 83:3].
https://azbyka.ru/otechnik/Aleksandr...a-kultura/#0_1

Забористая травка, да?

Вот так вот, начало развития науки было положено с Библейской истины о Едином Творце.

Ха́рви Гэ́ллэхер Ко́кс-младший (англ. Harvey Gallagher Cox, Jr. род. 19 марта 1929; Малверн (англ.), Пенсильвания) — американский протестантский теолог.
Профессор богословия Гарвардской школы богословия (1969—2009).

Кокс Х. Мирской град: секуляризация и урбанизация в теологическом аспекте

Рассказ о Сотворении мира в книге Бытия — это своего рода атеистическая пропаганда. Его цель — объяснить евреям, что магические представления о природе как о некой полубожественной силе на самом деле ни на чем не основаны. Ягве, Творец, чье бытие сосредоточено вне мира природы, тот, кто творит этот мир и дает названия его частям, позволяет человеку увидеть природу в ее обычном виде. Сегодня некоторые писатели справедливо отмечают, что в отношении современного человека к расколдованной природе подчас проявляется что-то вроде мстительности. Подобно ребенку, только что освободившемуся от родительских запретов, современный человек испытывает гордость варвара, разрушая и калеча природу. Такое чувство сродни той жажде мести, которую испытывает освободившийся пленник к своему бывшему тюремщику, но чувство это по существу ребяческое и со временем непременно проходит. Зрелый секулярный человек не обожествляет природу, но и не уничтожает ее. Его задача — заботиться о ней и использовать ее. Он должен принять на себя ответственность, возложенную . на Человека, на Адама.
Но и родством человек с природой тоже не связан. Библейские линии родства прочерчены во времени, а не в пространстве. Они протягиваются не вширь, так чтобы включать в родство тотемы, например кенгуру или какие-нибудь деревья, а направлены в прошлое — к преданиям отцов и в будущее — к судьбам потомков. Структура еврейских родственных связей линейна, они исторические, а не космологические. В Библии, если не считать одного или двух нехарактерных случаев (рассказы о Еве и змее и о Валаамовой ослице), нет сказок о животных, которые мы в изобилии находим в легендах и мифах народов магической культуры. Едва сотворив человека, Бог сразу же возлагает на него важнейшую задачу — дать имена животным. Человек становится их хозяином и повелителем. Он должен овладеть всей Землей. Природа для него — не брат и не божество, и потому он не найдет в ней спасения. Взглянув на горы (Пс 121:1—2), еврей отворачивается и спрашивает: что может дать ему силы? Он получает ответ: не горы, а Ягве, создавший Небо и Землю. С точки зрения Библии, ни человек, ни Бог не определяются через отношение к природе. Из этого следует не только то, что они оба становятся свободны и могут участвовать в истории, но и то, что человек получает возможность использовать природу.
Такое освобождение природы от религиозной окрашенности Макс Вебер назвал расколдовыванием. Это слово подразумевает не разочарование в природе, а трезвое отношение к ней. Человек становится субъектом, противостоящим природе. При этом он может наслаждаться и восхищаться ею по-прежнему или даже больше, чем раньше: ведь теперь она страшит его гораздо меньше. Но человек — больше, чем простое проявление природы, а природа — не божественная сущность.
Без этого расколдовывания природы было бы совершенно невозможным развитие естественных наук. А так как сегодняшний технополис не мог бы возникнуть без современной науки, то расколдовывание мира — необходимая предпосылка также и для урбанизации. Наука — это прежде всего некоторый способ видения мира. Какими бы развитыми исследовательскими методами и сложной измерительной техникой ни обладала культура, никакой настоящий научный прорыв невозможен до тех пор, пока человек не научится смотреть на мир природы без страха. Если же он понимает природу как расширение самого себя или своего клана либо видит в ней воплощение божественных сил, то для науки в нашем смысле не остается места. Это станет очевидным, если вспомнить об ассирийской культуре, где была достигнута высочайшая точность астрономических наблюдений, однако небесные тела все же считались вершителями человеческих судеб. В результате настоящая научная астрономия в Ассирии так и не возникла.

Жизнь раннехристианской Церкви — хороший пример того, как на практике происходит десакрализация политической власти. Тогда это выразилось не в полном отрицании политической власти как таковой, а в ее условном признании. Первые христиане были готовы молиться за императора, но не хотели участвовать в его культе. Разница между этими двумя действиями имеет решающее значение. Молиться за императора — значит признавать за ним право осуществлять свою власть в некоторой ограниченной области, рамки которой определяются не им самим, а тем, кто за него молится. Отказываться участвовать в религиозном поклонении императору — значит отрицать всякую сакрально-религиозную основу его власти. Таким образом, ранние христиане заметно способствовали десакрализации политической власти. В этом смысле можно сказать, что они упорно и последовательно осуществляли секуляризацию.
Говоря словами Дитриха Бонхёффера, ранние христиане проявляли своего рода «святую отмирность». Они отвергали культы Кибелы, Исиды и Митры потому, что эти мистериальные религии стремились увести человека от реальной жизни, а христиане не желали покидать мир, созданный Богом, тот мир, куда, как они верили, скоро вернется их Господин во всей силе и славе. Но христиане отвергали также и культ императора, потому что этот культ, будучи «отмирным», не был, однако, святым. Он был несовместим с учением о непреодолимом разрыве между Богом и всякой политической системой, которое исповедовали христиане, называя Иисуса единственным истинным Господом. Культ императора противоречил десакрализации политической власти, начавшейся в связи с Исходом и продолжавшей ставить под сомнение любые сакрально-политические системы. Поэтому христиане, поддерживавшие противостояние «отмирного» и святого, представляли собой угрозу для тиранов Римской империи. Из-за этого их жестоко преследовали, но в конце концов пала сама Империя.

http://www.gumer.info/bibliotek_Buks...log/Cox/01.php

Это точно заметили, ведут себя как обыкновенная баба:
, а представляются мужчиной.

Я давно ждал выхода этой книги. Её автор — один из замечательных представителей духовенства первой трети ХХ века архимандрит Спиридон Кисляков (к которому, кстати, был очень расположен св. Патриарх Тихон).

Но прежде чем сказать несколько слов о книге, я хотел бы, друзья, чтобы вы посмотрели этот видеоролик: https://www.facebook.com/rombstory/v...2588777244591/ (ссылка дублирована в первом комменте). Не знаю, как вам, а мне всё это глубоко чуждо. Особенно "хорош" батюшка с пистолетом... Вообще сейчас эта "военно-полевая святость" восхваляется неимоверным образом. Достаточно послушать на "Радонеже" тамошнего ведущего, некоего Виктора Саулкина. Он готов часами с великим умилением говорить о "христолюбивом воинстве" и прочих "россиепоклоннических" материях, обильно снабжая эти свои разговоры сотнями мифов и лживых историй... Лично я считаю, что никакого отношения ко Христу всё это не имеет.

Я понимаю, что так считать сегодня — чуть ли не диссидентство. Но — и это меня радует и ободряет — духовно ищущие священники размышляли похожим образом уже сто лет назад. Вот что пишет архимандрит Спиридон:

"Несколько раз читая и перечитывая эти ектении и молитву (из последования "благословения христолюбивого воинства" времён Первой мировой войны. — П.М.), я, как никогда, пришел в великий ужас. «Боже мой, — говорил я, — да как же до сего времени я читал в церкви эти кощунственнейшие военные ектении и молитву? Ведь они все насыщены жаждою человеческой крови! В них что ни слово, то кровь, кровь и кровь… Кто их составил? Кто их автор? Синод? Церковь? О великий Боже! Где же у нас Христос? Во что мы Его превратили? Где в нас живая вера в Бога? Чем стало наше церковное богослужение? Неужели Церковь со своими святейшими папами, патриархами, синодами дошла до такого ужасного состояния, что со злорадной насмешкой на устах, в качестве пленного раба и жалкого батрака, в угоду сильным мира сего, жертвует и продает, продает и жертвует Самого живого христианского Бога? Что же это такое совершается с христианством? Ведь это ужасно, о, как ужасно! Церковь, или, лучше сказать, мы сами, представители Церкви, убийство взяли под свою опеку, и вдохновляем, и освящаем, и возводим его, этот ужаснейший мировой грех в добродетель, в религиозный подвиг, равняющийся по своему церковному достоинству чуть ли не с подвигом мученичества за Христа... Боже, что творится в христианстве!..»"

Не только о войне говорит автор книги. С предельной честностью о. Спиридон описывает свою жизнь, свои духовные искания. И хотя я не во всём могу согласиться с автором — в частности, с его оценкой Ветхого Завета или, скажем, с повышенным "градусом" изложения, иногда доходящего до некоей экзальтации, — тем не менее я всячески рекомендую эту книгу. Она удивительно современна и очень созвучна сегодняшним вопрошаниям многих православных христиан. Её нужно прочитать.

Игумен Петр Мещеринов

https://eksmo.ru/book/ispoved-svyash...vyu-ITD894098/

Не читал. Думаю там уже что-то посерьёзнее травки

Церковнослужители вызывают у человека приятное чувство исторической преемственности, особенно когда они наряжаются для службы или церемонии и важно шествуют в своем нарядном церковном облачении, — что-то вроде солдат-ветеранов в форме давно забытой войны. Или же к духовенству относятся как к носителю особых групповых знаний. Поэтому в культуре, которая предписывает человеку педантичную терпимость к верованиям других (какими бы странными эти верования ни казались), церковнослужителям оказывают большое почтение. Но за эту двойную роль — олицетворение прошлого и охрана субкультурного этоса, — которую духовенство играет с большим удовольствием, приходится расплачиваться, когда речь заходит о Боге. То, как слово "Бог" воспринимается в устах церковнослужителей, определено ролью, которую они столь охотно играют в обществе. Оно воспринимается — часто с почтением и уважением — как центральное понятие христианского благочестия (т.е, нечто, целиком относящееся к прошлому) или как тотем одной из племенных субкультур (т.е. нечто, не имеющее к нам отношения). У духовенства есть лишь один способ изменить восприятие произносимого им слова: оно должно отказаться от роли хранителя древностей или шамана, которую навязывает ему общество. Однако сделать это трудно, так как именно за эту роль ему и платят.

Соотношение между смыслом слова, который приписывает ему слушатель, и социальной функцией говорящего можно проиллюстрировать притчей, использованной Кьеркегором. Случилось, что бродячий цирк, едва расположившийся на окраине одного датского городка, загорелся. Управляющий обратился за помощью к уже одетым для представления актерам и послал клоуна созвать горожан тушить пожар, который не только грозил уничтожить цирк, но легко мог перекинуться на соседние сухие поля и охватить сам городок. Раскрашенный клоун сломя голову кинулся на главную площадь, умоляя людей идти к цирку помочь тушить пожар. Жители смеялись и аплодировали этому новому трюку, с помощью которого их пытались заманить в цирк. Клоун молил и плакал. Он твердил, что это не представление, что городу действительно грозит смертельная опасность. Но чем больше он просил, тем больше люди покатывались со смеху, пока огонь не достиг города. Не успели жители оглянуться, как их дома были уничтожены.

С социологической точки зрения проблема разговора о Боге заключается в том, что люди, пытающиеся это делать, в силу своей социальной функции автоматически оказываются в таком контексте восприятия, где их слова можно спокойно оставлять без внимания.

http://www.gumer.info/bibliotek_Buks...log/Cox/11.php

Герыч?